Жили себе дед да баба. У деда была дочка, и у бабы была дочка. А был дед женат второй раз, – от первой жены была у него дочка, а бабу он взял вдовушку, и была у нее дочка, выходит, что стали дети сводными сестрами. Росли себе девочки вместе, стали уже девушками. Да только невзлюбила мачеха дедову дочку, все, бывало, на нее нападает, все ее бьет и ругает.
Вот собирается раз баба на ярмарку и дочку с собою берет. Нарядила ее, как панночку, усадила на возу, а дедовой дочке велит:
– Смотри ж, такая-сякая, пока я с ярмарки вернусь, чтоб ты прядево спряла, полотна наткала, выбелила да на стол положила.
Вот села девушка у оконца и плачет. А тут подходит к оконцу корова, что от ее покойной матери осталась.
– Чего ты, девонька, плачешь? – спрашивает ее.
– Как же мне, коровушка-матушка, не плакать? Велела мать, чтобы я, пока она с ярмарки вернется, и напряла, и наткала, и полотно бы выбелила.
– Не горюй, голубка моя! Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь, и наберешь там полотна, сколько тебе надобно.
Влезла она вмиг коровке в правое ухо, а там – добра!.. Взяла она три штуки полотна белого да тонкого, вылезла в левое ухо, положила полотно на стол, сама у оконца села, мачеху дожидается. Приехала мачеха.
– Ну что, такая-сякая, готово полотно?
– Готово, – говорит, – вон на столе лежит.
– Где же ты его взяла? Должно быть, украла!
– Нет, – говорит, – сама напряла.
Вот спустя неделю или около того опять собирается баба на ярмарку, опять берет дочку с собой, а дедовой снова велит, чтобы полотна наткала. Села она у окошка, плачет. Приходит корова.
– Чего ты, девонька, плачешь?
– Да как же мне, коровка-матушка, не плакать? Мать снова велела, чтобы было полотно.
– Не горюй, – говорит коровка. – Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь, да и набери, сколько тебе надобно.
Она полезла, взяла полотно, положила на стол, села у оконца и мачеху дожидается.
– Спасибо, – говорит, – тебе, коровка, что меня выручаешь!
Приехала мать, спрашивает:
– Ну что? Полотно готово?
– Вон на столе, – говорит.
– Да где ж ты его берешь, такая-сякая? Должно быть, воруешь?
Та говорит, что нет, сама, мол, полотно наткала. Мачеха не верит.
Вот спустя несколько дней собирается опять баба на ярмарку и велит снова дедовой дочке, чтобы было полотно. Перед отъездом послала ее за чем-то к соседу, а сама с дочкой советуется, как бы это подсмотреть, где она полотно брать будет.
– Знаешь что, мама? Полезу-ка я на печь, улягусь у трубы, а ты меня укроешь, вот она меня и не заметит, а я уж все высмотрю, что она делать будет.
– Ну, хорошо, – говорит, – дочка!
Забралась она на печку, а баба поскорей прикрыла ее, а сама оделась и поехала, пока еще дедова дочка не вернулась.
Вернулась дедова дочка, села у окошечка и плачет.
Пришла коровка.
– Чего ты, девонька, плачешь?
– Да как же мне не плакать, если мать снова велела мне полотна наткать.
– Не горюй, – говорит коровка, – все устроится. Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь.
Полезла она, взяла полотно, положила на стол, сама села у оконца, мачеху дожидается. А бабина дочка лежит на печи и все видит и слышит.
Приехала баба.
– Ну что, такая-сякая, готово полотно?
– Готово, – говорит.
– Ну, ступай волов выпряги!
Только та из хаты, а дочка слезла с печи и давай матери рассказывать, что тут было. Начала тогда баба клясть-проклинать корову.
– Чтоб и духу ее не было, – говорит деду, – зарежь да зарежь!
– Да зачем же ее резать? Ведь корова такая хорошая, что ни год, то с теленочком.
– Чтоб не было ее! Душа моя ее не выносит!
Нечего делать деду.
– Что ж, – говорит, – завтра зарежу.
Как услыхала дедова дочка, что ее коровку зарезать собираются, плачет. Вышла в ночи тихонько из хаты и пошла к коровке на скотный двор.
– Коровка-матушка, – говорит, – тебя зарезать собираются.
– Ничего, – молвит коровка, – ты, девонька, не горюй; как зарежут меня и станут разбирать мясо, ты себе ничего не бери, возьми только голову; а как дадут тебе голову, ты возьми и закопай ее там-то и там-то на огороде и каждый день наведывайся.
Вот на другой день утром наточил дед нож и пошел за коровкой.
Зарезал ее, обмыл, внес мясо в хату, и давай его делить.
– А тебе, – спрашивает, – дочка, что дать?
– Ничего мне не надо, только голову дайте.
– Вот глупая! Что с головы проку?
– Ничего, уж дайте мне голову!
Дали ей голову. Отнесла она ее сразу же на огород и закопала. На другой день поднялась раным-рано, тотчас пошла на огород к тому месту, где голову закопала. Пришла, глядь – а там выросла уже яблонька, да еще какая! Золотой на ней листочек, то листочек серебряный. Любуется она яблонькой. А пташки поют: соловьи, кукушки, райские птицы – так всю яблоньку и укрыли, и к ней, дедовой дочке, ну прямо так и садятся на плечи и на голову, – так ее всю и прикрыли, и щебечут. Постояла она, постояла, поглядела и вернулась опять в хату, как ни в чем не бывало.
Прошло так, может, с месяц. Ходит дедова дочка, что ни день, к яблоньке, а яблонька выросла уже большая, зацвела золотыми и серебряными цветочками, а там и яблоки на ней поспели: одно золотое, а другое серебряное. А про яблоньку никто из домашних и не знает. Уж на что бабина дочка проныра, но и та еще не доведалась.
Но проезжал раз мимо села какой-то пан, глянул на дедов огород, а там что-то, словно солнце, сияет. Велел пан остановить лошадей и своего слугу посылает.
– Ступай, – говорит, – посмотри, что там за диво такое? Подходит слуга поближе к яблоньке, и как глянул…
– Ну, – говорит, – пане, я и отродясь такого дива не видывал.
А пан ему и говорит:
– Сорви мне яблочко!
Только протянул слуга руку, чтоб сорвать яблочко, а яблонька вверх – шугу! И – зашумела, а за ней и все птички ввысь поднялись, и поют распевают. Стоит слуга, и руки уже опустил. А пан ему говорит:
– Ступай позови сюда хозяина.
Пришел слуга к деду в хату:
– Здорово, дед!
– Здорово!
– Это твой огород?
– Мой.
– Расскажи, дедушка, что это у тебя там на огороде за диво?
– А что такое?
– Да ты разве не знаешь? А яблонька?!..
– Какая-такая яблонька? У меня и сада-то нету.
– Ну, пойдем со мной, посмотришь!
Накинул дед свитку и пошел. Как глянул на яблоньку… боже ты мой! Так глаза ему и ослепило! Остановился он, смотрит.
А пан из кареты кричит:
– Здравствуй, дедусь!
– Здравствуйте, паночку!
– Это что, твой огород?
– Мой.
– И яблонька твоя?
– Моя.
– А не можешь ли сорвать мне яблочко?
– Что ж, можно!
– Так сорви, пожалуйста, я за это тебе что хочешь заплачу. Но только протянул дед руку к яблочку, а яблонька – шугу!
Так ввысь и взлетела! Дед так руки и опустил. А пан говорит:
– Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате, дочка или сын, так пусть выйдет. Если сорвет яблочко сын или баба – большую награду получишь, а если дочка – возьму ее в жены.
Пошел дед в хату, рассказал обо всем бабе. Как всполошилась баба и давай наряжать свою дочку. А дедова дочка сидит себе в уголочке, только посмеивается, думает про себя: «Куда вам его сорвать!»
Вот баба нарядила свою дочку и повела к пану:
– Здравствуй, бабуся!
– Здравствуйте.
– А не сможешь ли ты или твоя дочка сорвать мне яблочко?
– Отчего ж, паночку, можно. Дочка, сорви-ка пану яблочко!
Но только протянула дочка руку, а яблонька вверх – шугу!
Она так и покраснела и бегом в хату. Подошла потом баба. Да куда уж там – только стала она подходить, а яблонька и махнула уж вверх!
– Что за чудо! Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате? – спрашивает пан, – так пускай выйдет.
– Да есть, еще, пан, дивчина.
А баба не утерпела:
– Да что ты там толкуешь? Да это, паночку, у нас неряха такая, что и глянуть противно.
– Ничего, пускай выйдет! Позовите ее.
Пошел дед ее звать. Накинула она сермяжку – латка на латке – да и вышла.
– А что, девушка, не сможешь ли сорвать мне яблочко?
– Хорошо, – говорит, – пане, сейчас.
Только стала она подходить, а яблонька так к ней и пригнулась, а птички ее так и прикрыли, поют заливаются. Сорвала она яблочко, подала его пану.
– Раз так, – говорит пан, – ты будешь моей! Я объявил: кто из девушек сорвет мне яблоко, ту и возьму в жены.
Взял он ее за руку и усадил возле себя в карету. Поехали они, и яблонька за ними двинулась.
Вот приехали они домой, и ввел пан дедову дочку в свои хоромы.
– А теперь, – говорит, – будь хозяйкой в моем доме.
И вмиг откуда и взялись служанки, принесли ей богатую одежду, одели, а на другой день пан с ней обвенчался. А яблонька стала как раз у окна, перед и горницей; а пташки поют, щебечут, хорошо и весело жить молодым!
Так прожили они год, уже и ребеночек есть, радуются они.
Вот и говорит раз баба деду:
– Как-то живет теперь твоя дочка? А давай, дед, поедем ее навестить.
Собрались и поехали. Баба взяла и свою дочку, а чтоб дед не заметил, положила ее на возу и епанчой укрыла.
Приехали туда. Хозяин с хозяйкою так им рады, И стала баба такая, что прямо не узнать: к дочке, к панночке, такая добрая да ласковая, возле ребеночка все суетится, по хозяйству пошла, всюду разглядывает.
Я, говорит, – поживу у тебя, дочка, может, чем тебе и пригожусь.
А ее дочка все на возу лежит, и никто не знает, что она здесь. Пани о ней расспрашивает, жива ли, здорова ли, не выдали ли замуж.
– Нет, – говорит, – она дома по хозяйству осталась.
Гостят они там вот уж неделю и вторую, а баба все не показывает свою дочку. Вот поехал раз пан на охоту и задержался. Все домашние уже спать улеглись. Взяла тогда баба свою дочку, повела ее в покои, нарядила ее в панскую одежду и в панскую постель уложила, а с пани сделала так, что та уплыла щукою в море.
Приехал пан, сразу пошел в горницу к пани, рассказывает ей, где бывал, почему задержался, а та все стонет:
– Я, – говорит, – больная.
А ребенок на другой день все плачет и плачет без матери.
– Чего он плачет? – спрашивает пан.
А один слуга видел все, что тут делалось, взял ребенка на руки и говорит пану:
– Понесу я его прогуляться.
Вот принес он его к берегу и кличет:
– Сестрица моя, Оленица! Выплынь, выплынь к берегу, дитё твое умирает.
Выплыла она на берег, взяла ребеночка, накормила, поглядела и назад слуге отдала, а сама – в воду. Вот так и ходил слуга к ней, может, с неделю, пока пан не заметил.
– Куда это ты все носишь ребенка?
– Да куда ж, пан, носить, как не в сад или на речку, чтоб не плакало.
– Ой, нет, врешь! Признавайся, а не то плохо тебе будет.
А слуга так-таки и не признался. Вот вынес он раз ребенка к речке, а пан проследил за ним издали и спрятался за лозами. Стал слуга кликать пани, она и выплыла. Только она взяла ребенка, а пан из-за куста. А она – бух в воду!..
Велел пан принести тогда сеть. Закинули сеть, поймали ее. Принесли домой, внесли в горницу. Велел пан нарезать розог, и давай ее сечь. Уж она, бедняжка, и в лягушку, и в гадюку, и в кукушку обращалась, а он все ее сечет, а потом взяла и обернулась под конец женой. Начала тут плакать и рассказывать:
– Как тебе, – говорит, – не совестно так надо мной издеваться! Да разве ж это я по своей воле – это мачеха так со мной сделала.
Велел тогда дан вывести из конюшни самых быстрых, необъезженных жеребцов и привязать бабу вместе с дочкой к конским хвостам. Привязали их и пустили в чистое поле.
А пан с пани стали жить-поживать ладно и весело.