Начинается сказка с белого бычка, с Суса-Бурса, с Конька-Скакунка, с Петушка-Певунка, с Плосконоски-Уточки, с Толстячка-Поросеночка.
В некотором царстве, в некотором государстве жил себе царь, и было у него трое сыновей, как соколы ясные: двое умные, а третий дурак. А царь-то стар был очень. Лег он раз и уснул, и приснилось ему, будто за огненным морем царица живет, а из пальца-мизинца у нее Орда-река течет. И сад у ней стеклом покрытый, струнами повитый, а в том саду разные яблоки растут. И вот, если бы ему той воды напиться да тех яблочек поесть, помолодел бы он да еще бы век прожил.
Снарядили старшего сына, выбрали ему коня, и поехал он за водой да за яблоками. Едет и едет в другое царство, в десятое государство. Едет – и вдруг опалило его огненное море за двенадцать верст, он назад и воротился. Приезжает домой.
– Никак, – говорит, – батюшка, не доехать!
Снарядили среднего, еще получше, чем того.
– Поезжай ты, сын! – молвил царь.
Поехал и тот. Едет в другое царство, в десятое государство. Опалило и его огненное море за двенадцать верст, и он назад воротился. Приезжает домой.
– Никак, батюшка, и я не в силах!
А дурак сидит в печи, на пепле, голову тряпкой обмотал. Сидит в печи и говорит:
– Дайте-ка и мне, братья, лошадку, поеду и я милому тятеньке лекарство добывать.
– Куда уж тебе, дурню! Мы вот не то, что ты, да и то не могли добыть, а то бы ты добыл!
А отец и говорит:
– Дайте ему, сыны, ту лошадку, что брагу возит.
Сделал дурак из соломы седло, из лыка уздечку; оседлал коня соломенным седлом, уселся на него задом наперед, берет лошадь за хвост и погоняет ладонью:
– Но-о, конек, царю лекарство добывать!
Смеются над ним, издеваются, а он выезжает себе со двора, едет е дубраву. И вдруг заговорил с ним конь:
– Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин, как же долго я тебя дожидался! Хозяин мой милый, хозяин любимый, загляни мне в правое ухо, там всякая одежда припасена: и кафтаны, и жупаны, и разные доспехи богатырские. Снаряжайся, говорит.
Достал тот одежду, оделся, снарядился еще получше, чем те. Едет, а конь ему и говорит:
– Дорогой мой хозяин, мой любимый хозяин, пусти меня по ранней росе попастись.
Вот и дал он ему попастись – и стал конь краше тех, что на царском дворе. Едет он в другое царство, в десятое государство, а конь ему говорит:
– Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин, пусти меня еще по росе попастись!
Дозволил он ему еще по второй росе попастись, и сделался конь такой, что стала шерсть на нем серебряная и золотая.
Подъезжает к морю – горит море.
– Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин, загляни мне в левое ухо!
Заглянул он.
– А что там такое?
– Платочек, – говорит.
– Вынь тот платочек и трижды махни им на море!
Он вынул платочек, трижды махнул на море, – оледенело море, на двенадцать аршин стал лед в море. Переехал он, махнул назад – запылало море опять. Едет он, едет, – в другое царство, в десятое государство, глядь – хатка стоит. Подъезжает он к хатке. Открывает ему дверь Понедельник и говорит:
– Слыхом слыхать, превеликого царевича воочию видать! По какому делу, добрый молодец, так далече забрался? Волей или неволей?
– Добрый молодец ходит всегда по доброй воле, никогда по неволе. Не спрашивай, напои, накорми, а потом будешь спрашивать.
Напоили его, накормили, стали его спрашивать. А царевич и говорит:
– Есть, – говорит, – где-то, да неведомо где, царица-девица, сад у нее стеклом покрытый, струнами повитый, а из пальца-мизинца Орда-река течет. И в саду у ней яблочки все на подбор.
Понедельник ему и говорит:
– Это недалече, – говорит, – туда доедешь, а назад, бог весть, вернешься ли. Возьми моего лучшего коня, а своего здесь оставь.
Взял он лучшего коня, своего оставил. Едет и едет – в иное царство, в десятое государство; глядь – хата. Подъезжает к хате, слово волшебное молвил, и – открывает ему дверь Середа:
– Слыхом слыхать, превеликого богатыря-царевича воочию видать! То было слышно, а теперь и воочию видать! По своей ли воле иль по неволе?
– Добрый молодец ходит всегда по своей воле, никогда по неволе. Воля тяжелее неволи. Не спрашивай: напои, накорми, потом будешь спрашивать.
Напоили его, накормили, стали спрашивать, а он и говорит:
– Что ж, – говорит, – есть где-то, да неведомо где, красавица-девица, у нее сад стеклом покрытый, струнами повитый, из пальца-мизинца Орда-река течет, а в саду яблочки все на. подбор.
– Это недалече, – говорит. – Туда ты доедешь, а назад, бог весть, вернешься ли. Возьми моего лучшего коня, а своего оставь тут.
Взял он еще лучшего коня, своего там оставил и поехал. Едет и едет, едет и едет в другое царство, в десятое государство, глядь – хатка стоит. Подъехал к хатке. Вот Пятница отворила ему дверь и говорит:
– Слыхом слыхать, превеликого царевича воочию видать. По какому делу, добрый молодец, так далече забрался? По своей воле иль по неволе?
– Добрый молодец всегда по своей воле ходит, никогда по неволе. Не спрашивай. Напои, накорми, потом будешь спрашивать.
Накормили его, напоили, стали спрашивать, а он и говорит:
– Где-то, да неведомо где, есть царица-красавица, у нее сад, стеклом покрытый, струнами повитый, а из пальца-мизинца Орда-река течет. И в том саду у нее все яблочки на подбор.
– Это недалече. Туда-то доедешь, а вот назад вернешься ли, бог весть. Оставь своего коня у меня, возьми моего, мой лучше будет.
Оставил он своего коня, взял лучшего и поехал. Приезжает туда, видит – сад огороженный, да так огорожен, что как глянешь, то и шапка слетит; тяжело и птице перелететь. Дернул он коня раз – не перескочил, дернул второй – и во второй раз не перескочил, дернул он в третий раз – перескочил. Привязывает коня, а конь ему говорит:
– Ступай, хозяин, в сад, живет там девица-красавица, а сейчас она спит. Ты смотри не буди ее! Двенадцать суток положено ей спать, а на тринадцатые она просыпается.
Входит он к ней, видит – лежит девица, красавица такая, что ни пером описать, ни нарисовать, только доброму молодцу в сказке рассказать. Очень красивая!
Не выдержал он, не послушал коня, согрешил, поцеловал ее; кубочек подставил – вода набежала. Пошел он по саду, походил, яблочек нарвал, сам наелся да еще и в торбинку набрал. Подошел к ней во второй раз, опять поцеловал ее, кубочек подставил – вода набежала. Вышел он в сад. Походил-походил, яблок нарвал, сам наелся и в торбинку набрал. В третий раз подошел, поцеловал, набрал воды, а тут и ехать пора. Подходит к коню, а конь ему говорит:
– Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин! Ведь я ж тебе говорил: не греши, а теперь ты тут пропадешь. Я, – говорит, – знаю здесь бездонную пропасть: пойдем спустимся в нее, если выберемся оттуда, простятся твои грехи.
Подошли они к пропасти, прыгнули туда.
– Ну, теперь, – говорит конь, – немного передохнем.
Отдохнули немного. Дернул коня раз – не выскочил конь, дернул второй раз – не выскочил и во второй раз, а как дернул уж в третий раз – так и вылетел, словно птица, наверх. Подъезжают к ограде, дернул коня раз, дернул второй, все на землю опускается; пришпорил коня в третий раз – перескочил, только чуть задним копытом задел. И вмиг зазвенели звонки, струны опали, и как выскочит она:
– Ах, такой-сякой, – говорит, – и за ним в погоню. Он не убежит, она не нагонит, он не убежит, она не нагонит.
Прибегает к Пятнице: взял он того коня, а своего оставил и поскакал. Прибегает и она к Пятнице:
– Эй, – говорит, – не видали ли вы вора?
– Видали, – говорит.
– Куда он побежал?
– Туда вон.
Взяла и направила ее по другой дороге. Бежала она, бежала, подымается на гору, глядь – а он не тою дорогой едет. Давай она ворочаться и опять за ним в погоню. Он не убежит, она не нагонит, он не убежит, она не нагонит.
Прискакал к Середе: этого коня бросил, другого схватил и помчался. Прибежала и она к Середе:
– Эй, – говорит, – не видали ли вора?
– Видали, видали! Поехал такой-то и такой-то дорогою.
И та правды не сказала, на другую дорогу направила.
А он прискакал к Понедельнику, своего коня схватил, а того бросил и помчался. Прибегает она к Понедельнику:
– Не видали ли, – спрашивает, – вора?
– Видали, – говорит, – поехал такою-то и такой-то дорогой.
Направили ее и там на другую дорогу. Помчалась она за ним в погоню. Гналась, гналась – не видно. Поднялась на гору, глянула, а он другою дорогой едет. Стала его догонять, а он оглянулся назад и говорит:
– Эй, конь мой, милый мой конь! Догонит нас, уж близко…
А конь ему и говорит:
– Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин, загляни мне в правое ухо.
Он заглянул.
– Что там есть?
– Щеточка.
– Вынь щеточку и трижды махни назад.
Махнул он трижды назад – поросли камыши, стали болота, большие пущи и воды…
Пока пробралась она через пущи, переехал он море, махнул платком назад, загорелося море. Выходит он в свои степи, надо ему поспать.
А братья его поджидали, царь ведь сказал: кто добудем, тому и полцарства будет.
А он взял, вырвал три шерстинки с коня, а сам спать на двенадцать суток улегся, а коня пустил в степь. Нашли его братья сонного, нашли и ту воду, забрали яблоки, и говорит старший брат:
– Давай его убьем!
– Э, нет! – говорит второй, – нас одна мать на свет родила, грешно нам будет! Я знаю бездонную пропасть, сбросим его туда: пока долетит он до дна, то и сам убьется.
Взяли они его, кинули в бездонную пропасть. А он, добрый молодец, пока долетел, не убился, только хорошо выспался, ведь двенадцать суток летел. Огляделся кругом – нету никого, и сильно ему есть захотелось. Видит – на дереве грифовы птенцы, а сам гриф, видно, улетел. Он – на дерево, а они ему и говорят:
– Зачем ты, царевич, так далече к нам забрался?
– Не спрашивайте, – говорит, – а сперва накормите, потом и спрашивайте. Я так есть хочу, что вас всех могу съесть, и с пером и с гнездом заодно.
– Не ешь нас, погляди, какая вон туча находит! Укрой нас: наш отец живет уже двести лет на свете, а ни разу своих детей в глаза не видал, а то нас туча убьет. Спаси нас! Может, тебя на Русь вынести – наш отец все для тебя сделает.
Положил он птенцов грифовых под гнездо, а сам сверху уселся. Прошла туча – летит гриф, так летит, так летит, что аж лес гудит! Вот птенцы и говорят:
– А теперь садись под гнездом, а мы будем наверху, чтоб тебя отец невзначай не съел.
Сел он под гнездом, а они сели сверху в гнезде, дожидаются грифа. А тут и он летит, говорит:
– Фу-фу, что это тут руською костью пахнет!
– Да вы, – говорят, – из Руси вылетели, вот руською костью и пропахлись, а теперь на нас сваливаете!
– Признавайтесь, детки, кто вас от тучи спас? Сколько лет я на свете живу, а до сей поры своих деток ни разу не видывал – это впервые.
– Не признаемся, вы съедите его!
– Нет, не съем, скажите!
– Поклянитесь нам, батюшка, что не съедите, так скажем.
Он поклялся. Показали ему дети; и вот побратались они.
– Ну, что ж ты хочешь – золота ли, серебра ли, все тебе дам.
– Не хочу от тебя ни золота, ни серебра, а вынеси меня на Русь.
– Лучше, – говорит, – дал бы я тебе двенадцать бочек золота, чем нести мне тебя на Русь; но ты защитил моих деток от тучи, то уж я тебя вынесу. Ступай, да чтоб было мне двенадцать кадок мяса и двенадцать кадок воды. Какого захочешь, такого мяса и давай: змеиного, лягушечьего, мышиного или собачьего.
Не так скоро дело делается, как сказывается, может, и с месяц собирал он мясо, пока не насобирал двенадцать кадок. Пришел он к грифу, тот спустился наземь и раскинул крылья. Вкатил он ему на одно крыло двенадцать кадок, на другое крыло двенадцать кадок, а сам сверху сел.
И поднялся гриф на воздух.
Только он глянет наверх, а тот ему кусок мяса и бросит; глянет еще раз, а тот ему воду дает из бочонка, а потом сбрасывает вниз, чтобы легче ему было лететь. Давал он ему, давал – уже и мяса не стало. Глянул гриф еще раз вверх, а тот уже ничего не дает; глянул второй раз, а и давать-то нечего. Достал дурень нож из кармана, вырезал у себя кусок ляжки и кинул ему. С тем куском и вынес его гриф на Русь.
– Ну, брат, признавайся, что это ты мне дал напоследок такое вкусное? А не признаешься, я тебя съем!
Он признался:
– Да я, – говорит, – кусок ляжки вырезал.
Вот надулся гриф, рыгнул – вылетел тот кусок назад. Приложил он его, – так и врос, будто никто и не резал.
Распрощались они. Гриф двинулся своим путем-дорогой, а дурень домой пошел. Обмотал голову тряпкой, забрался в печь и сидит.
А та царевна построила мост через море, и уж трое сыновей у нее родилось, – ведь он трижды ее поцеловал. Царица из пушки палит, царю говорит:
– Подавай мне вора!
Снарядил царь старшего сына, как полагается, и посылает его. Едет он к тому дому не по мосту, а сбоку, а сыновья возле дома гуляют и говорят:
– К нам, мама, кто-то едет!
– А поглядите-ка, – говорит, – сыны, по мосту ли он едет, или сбоку.
– Нет, сбоку, – отвечают.
– Так это ваш старший дядя.
– Какие же ему почести воздать?
– Отбейте ему палкой ребра, еле живого на коня усадите, и отпустите.
Снарядил царь второго сына, куда получше, чем первого. Поехал и тот сбоку моста.
А дети кричат:
– Мама! Мама! К нам кто-то едет!
– А поглядите-ка, детки, по мосту или сбоку?
– Сбоку моста, – отвечают.
– Это, детки, ваш средний дядя.
– Какие же ему почести воздать?
– Какие воздать почести? Еще посильней побейте, чем того, и чтоб только живой да теплый остался, и отпустите, пускай себе домой едет.
Стреляет она опять и попала в стену, что напротив печи. Как вывалится кирпич да дурня по голове, как выскочит он с печи:
– Дайте-ка, братья, и мне коня, поеду я да ее разобью, зачем она против отца моего воюет!
И как взялись дети и его бить, как начали палками колотить, – еле живой да теплый домой воротился.